Wedding
СВАДЬБА
Николай Заболоцкий
Сквозь окна хлещет длинный луч,
Могучий дом стоит во мраке.
Огонь раскинулся, горюч,
Сверкая в каменной рубахе.
Из кухни пышет дивным жаром.
Как золотые битюги,
Сегодня зреют там недаром
Ковриги, бабы, пироги.
Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия.
Над нею проклинает детство
Цыпленок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.
Над ним не поп ревел обедню,
Махая по ветру крестом,
Ему кукушка не певала
Коварной песенки своей:
Он был закован в звон капусты,
Он был томатами одет,
Над ним, как крестик, опускался
На тонкой ножке сельдерей.
Так он почил в расцвете дней,
Ничтожный карлик средь людей.
Часы гремят. Настала ночь.
В столовой пир горяч и пылок.
Графину винному невмочь
Расправить огненный затылок.
Мясистых баб большая стая
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Они едят густые сласти,
Хрипят в неутоленной страсти
И распуская животы,
В тарелки жмутся и цветы.
Прямые лысые мужья
Сидят, как выстрел из ружья,
Едва вытягивая шеи
Сквозь мяса жирные траншеи.
И пробиваясь сквозь хрусталь
Многообразно однозвучный,
Как сон земли благополучной,
Парит на крылышках мораль.
О пташка божья, где твой стыд?
И что к твоей прибавит чести
Жених, приделанный к невесте
И позабывший звон копыт?
Его лицо передвижное
Еще хранит следы венца,
Кольцо на пальце золотое
Сверкает с видом удальца,
И поп, свидетель всех ночей,
Раскинув бороду забралом,
Сидит, как башня, перед балом
С большой гитарой на плече.
Так бей, гитара! Шире круг!
Ревут бокалы пудовые.
И вздрогнул поп, завыл и вдруг
Ударил в струны золотые.
И под железный гром гитары
Подняв последний свой бокал,
Несутся бешеные пары
В нагие пропасти зеркал.
И вслед за ними по засадам,
Ополоумев от вытья,
Огромный дом, виляя задом,
Летит в пространство бытия.
А там - молчанья грозный сон,
Седые полчища заводов,
И над становьями народов -
Труда и творчества закон.
The Wedding
Nikolay Zabolotsky
Translated by Misha Semenov
2 April 2012
A long ray pours in through the windows,
The mighty house stands in the murky dark.
The fire has sprawled its tongues out,
Clothed in its shirt of stone, it sparks.
The kitchen exudes a glorious heat.
Loaves, pound cakes, pies,
Golden Palomino horses made of wheat,
Today have reason to ripen there.
There the coulibiac, expert coqeuette,
Shows off the shimmer of its heart of being.
Above it, rinsed to an icy blue,
The young chicken curses his childhood.
The poor thing's closed his baby eyes,
Furrowed his little technicolor brow,
And folded up his sleepy body
Into a little porcelain tabletop coffin.
It wasn't the priest who roared the prayer for him,
Waving his cross into the wind,
The cuckoo didn't sing him a passage
Of its cruel little song: No,
He was welded into the clanging of cabbage,
He was dressed up in tomatoes,
Above him, like a little cross,
The celery descended on its stiletto.
And so, just at his prime, he took his rest,
A meager dwarf among the human race.
The clock thunders. The night has come.
The banquet in the dining room's ablaze.
The wine pitcher, ajar, can't muster up the strength
To straighten out its flaming maw.
A giant swarm of meaty females
Sits around, feathers glistening,
The bald and fatty crowns of ermines,
Thick with the sweat of century-old queens,
Adorn their breasts.
They eat all sorts of thick confections,
They wheeze in unquenched passion,
And loosening their bulging stomachs,
Shove themselves into dishes and flowers.
The balding husbands sit erect,
Like straight shots from a rifle,
Just barely stretching out their necks
Through all the fatty trenches of their flesh.
And breaking through the crystal and the din,
In many forms yet with one sound,
Just like the vision of some prosperous land,
Morality flutters on its tiny wings.
O birdy of God, where's your shame now?
And pray tell what that groom adds to your honor,
That man, adhered now to the bride,
Who long ago forgot the ring of hooves?
His rearrangeable puzzle face
Still bears the altar's fainting trace,
The golden ring his finger wears
Gleams with the image of success,
And the priest, witnessing this night like all the rest,
Spreading his knight's visor of a beard,
Looms over the ballroom like a tower,
A big guitar perched on his shoulder.
So play, guitar! And make the circle wider!
Let all the heavy wine glasses roar!
And the priest shudders, howls, and then
Hits the gold strings of the guitar;
To the metallic thunder of the tune,
Raising up high their final glasses
The rabid couples race blindly
Into the mirrors' bare abysses.
And following them in ambush,
Driven half-crazy by the howling,
The giant house, wagging its ass,
Flies into the great space of being.
And there—the fierce sleep of silence,
The gray batallions of factories,
And above the camps of the people—
Reign the laws of labor and creativity!