Чеславу Милошу

И тогда я влюбилась в чужие стихи,
шелестящие так, что иные кривились: "Шипенье..."
И оттуда, наверное, многие проистекли
для меня и несчастья, и счастья. Теперь я

присяжной переводчик, профессионал,
по ночам шелестящий страницами Даля,
поверяющий щебет по русским забытым словам
и бормочущий вслух, как над книгой гадальной.

Но спасибо за то, хоть не знаю, кому,
не себе и не Богу, не случаю и не ошибке,
что, шепча в заоконную парижскую тьму,
я робею по-прежнему, прежде чем выстукать перевод на машинке.

Не себе и не Богу, не случаю и не призванью -
языку, что любовному поверил признанью.

To Cheslav Milocz

'Twas then I fell for foreign poets' rhymes,

Ones that rustled so brutally some dubbed them «hissing...»,

And from there, I suppose, did arise,

Many of my misfortunes, and fortunes too. And now I'm

An official translator, professional of sorts,

Spending nights rustling pages of Dal's* musty tome,

Reveling in the chirping of archaic words.

And muttering out loud as if over a book of Tarot.

But I'll give thanks, though I don't know to whom

Not to myself, nor to God, not to chance, nor to blind divination,

That, as I whisper at night to the Paris outside of my room,

I still hesitate, pausing in awe before hammering out each translation.

No, not to myself, nor to God, nor to chance, nor to a call from above—

But to my native tongue, which believed my sincere declaration of love.

*Dal's Russian-French Dictionary

В аквариум света вплывешь поплывешь близорукою тенью
и влажной рукой проведешь по границе незримой
задернешь завесу и горько предамся и тьме и смятенью
пронзая рыданьем родимый пейзаж полузимний

Раскатаны полосы черного льда на промокших аллейках
алеют полоски зари в бахроме абажура
скамеечка скользкая слезная полночь немолчная флейта
все дергает за душу как за кольцо парашюта

И к этим до дна промороженным и до горячки простывшим
впотьмах распростертым убогим моим Патриаршим
прильну и приникну примерзну притихну поймешь ли простишь ли
сбегая ко мне по торжественным лестничным маршам

A nearsighted shadow you'll plunge in swim through the aquarium of light

Your moist hand will trace the invisible boundary lines

Peel back the curtain, I'll bitterly give myself over to darkness and fright

I'll pierce the dear half-winter landscape with sobbing and cries.

Ice rolls on in black endless lines down the water-drenched streets

Strips of dawn glow like embers in the lampshade's lace

Slippery parkbench tearful midnight incessant flute

Tugs on my soul as if on a parachute release

And to these, frozen down to the core and chilled to a fever

To my Patriarch Ponds* stretched out squalidly in the night air

I'll press attach freeze quiet myself will you get me forgive me

Run to me down the stately festive flights of stairs

*Patriarch Ponds are a famous park and neighborhood in Moscow

Исчерканные каблуками,
как белый лист черновиками,
серые камни вдоль букинистов,
напоминанье о севере мглистом,

о других берегах, о дощатых подмостках,
о глине под ними, о грязи на досках,
и что, стуча каблуками, по этим подмосткам
ты пробегала — невооруженным мозгом

непостижимо уже, и глазом
простым ты увидишь, как ум за разум
заходит, когда зайдет на востоке
солнце, что здесь еще светит... И все-таки

уже исчерканные мною,
как тающий каток весною,
чужие стоптанные камни
моими суть черновиками.

Scratched up by scores of boot-clad feet

Scribbling first drafts on a blank sheet,

Grey cobbles line the bookshop row,

Constant reminders of the north, its misty glow,

Of other shores, the planks of scaffolds,

Of clay that lies beneath and of the mud on boards,

And of the memory of you, heels clicking, running

Your mind, unarmed, down the scaffolding.

It seems unfathomable now, but your eye

Unaided, will see just how the mind can fly

Past reason, when in the east the sun's already set

While here it still shines bright... And yet,

Already covered with my scribbling,

Like thawing skating rinks in spring,

Those foreign trampled cobblestones

Are fated to become drafts of my poems.

Как хорошо, когда дни, иногда и недели
ничто в голове не толпится, на ум не приходит,
будто на уши наушники с музыкой вздели
и музыка плавно качается, как пароходик.

Вот капитан у руля, а вот и матросы,
над радиорубкой вполсилы играет динамик,
к дальнему брегу доносятся лишь отголосы,
а к ближнему — голосы, но на мгновение, на миг.

Oh, how great it can be when for days, weeks sometimes

Nothing crowds in my head, nothing comes to my mind

As if headphones with music slid over my ears,

Music that smoothly sways like a small ship at sea.

Here's the captain at helm, there the sailors on board,

Over the radio the speakers play on at half-swell,

But mere echoes are all that reach to the far shore,

Voices reach the near shore—but just for an instant, a spell.

Когда начинаешь спотыкаться на простейших словах, 
например, оцепенело задумываешься, что значит «когда», 
когда реченья и речи расползаются в швах 
и сыплется ткань языковая, ни на что не годна, 

— тогда прикуси язык и выключи телефон, 
уставься в стенку и изучай обоев узор, 
ибо зачем дар речи беречь, если он 
дан на одно заикание да на позор, 

да на ловлю созвучий, где их нет и следа, 
где одна вода, с самой собою созвучна, журчит, 
где все равно не додумаешься, что значит «где» и «когда», 
а тем более, где и когда «где» и «когда» звучит. 

When you begin to stumble over the simplest of words,

And start to wonder, paralyzed, what «where» even means,

When speech and utterances start to fracture at the seams,

The speech fabric disintegrating into useless chords,

—then bite your tongue and turn that phone off

Stare at the wallpaper, study its patterns some,

For why should we cherish the gift of speech, if

We are given it only for stuttering and for shame,

And for the hunting down of assonance where there’s none,

Where all there is is water, gurgling rhyming with its twin,

Where you will never figure out what «where» and «when» mean,

Let alone where and when «where» and «when» will sound.